Крушение... Слово, точно выуженное режиссёром и автором инсценировки Ольгой Смирновой из многослойного бёллевского текста, прозвучит уже в самом начале спектакля и станет его камертоном.

Ощущение неустойчивости, нестабильности буквально «привнесут» в зрительный зал главные персонажи: дядюшка Фриц (Александр Смирнов), Иоганн (Андрей Красюк), Лили (Оксана Михайлова), Фриц (Андрей Казаков), появляясь на сцене с чемоданами, в дорожных плащах и шарфах. Куда они? Что происходит? Война окончена. И она не только счастливо пощадила это респектабельное бюргерское семейство, но даже поспособствовала солидному преумножению его благосостояния.

Что вынуждает их бежать из дома, где всё стабильно, покойно, комфортно, где ценят хорошие сигары и знают толк в добром вине, где скатерти хрустящи, разговоры за обильным столом негромки и солидны, а добротные шторы плотно закрывают окна от могущих оказаться неприятными явлений окружающей действительности?..

«Не только под Рождество...» – один из самых сильных текстов Бёлля. Отнюдь не забавная история о том, как легко безумие может стать повседневностью, принять её облик, врасти в реальность и в конце концов поглотить её.

А начинается всё с невинной, казалось бы, блажи. Тётушка Милли (Ольга Махотка), супруга дядюшки Франца, главы достойного и уважаемого семейства, о котором повествует Бёлль, не желает слышать, что Рождество прошло, она желает отмечать его ежедневно. Иначе – как деловито поясняет один из персонажей – тётушка начинает кричать не переставая. И семейство готово на любые траты и жертвы (в разумно допустимых пределах, естественно), чтобы обеспечить тётушке этот ежедневный праздник и сохранить мир, гармонию и эмоционально-психологический комфорт в доме.

Бёлль труден для постановки. Сценичность его текстов притягательна и… обманчива. Она ускользает, растворяется в потоке смыслов, подтекстов, метафор, аллюзий.

Каким образом такие замечательные явления как семья, дом, вера, устои, традиции могут превратиться в плохую копию давно не существующего оригинала, обернуться железными тисками, калечащими, деформирующими личность? Это  один из парадоксов Бёлля, и он не предполагает однозначного толкования...

Честно говоря, я ждала от инсценировки эксцентричной буффонады, хлёстких реплик, жёсткого ёрничества на грани фола – всего того, чем умеет ошарашить и припечатать Литературный.

Но режиссёр Ольга Смирнова строит свою сценическую версию деловито, прозаично, буднично. Собственно так, как сделал это сам автор. Этакое будничное описание будничного безумия. С финансовыми выкладками, точной фиксацией денежных средств, потраченных на него. Безумия, изначально, кажется, не выходящего за пределы семейного круга. Впрочем, это только кажется...

И тем сильнее «цепляет», закручивая, тебя это безумие, когда оно – в вынужденно невеликом сценическом пространстве Литературного – на расстоянии вытянутой руки. И зритель буквально физически ощущает, как разрастается эта бацилла безумия. Анекдотический, на первый взгляд, сюжет по мере своего развития приобретает всё более пугающие черты.

Знаменитая бёллевская ирония в спектакле – как и в тексте – приглушена, неосязаема почти. Она – в безмятежно-хрустальной мелодии рождественских колокольчиков: впервые, пожалуй, в Литтеатре музыкальная заставка к спектаклю прозвучит так издевательски-беспощадно по отношению к тому (вовсе не безмятежному!), что будет происходить на сцене. И известный рождественский гимн «O, Tannenbaum» будет наполнен здесь совсем иным смыслом.

Ирония – в оживляемых рукою режиссера незыблемых (как устои этой семьи!) символах фамильного праздника, ёлочных игрушках-гномах (Людмила Юдина, Галина Андрусова, Павел Верёвка). Гномы – важный образ-метафора в тексте Бёлля. Игрушки, упавшие с ёлки во время очередной бомбардировки и разбившиеся, – это единственная (е-дин-ствен-ная!) потеря семьи в войне. Тётушка Милли поминает о всемирной катастрофе, потрясшей человечество, с капризным неудовольствием, как о досадной помехе, что так вредила её рождественской ёлке.

В спектакле гномы от души молотят молоточками по своим наковальням, приплясывают и вообще веселятся вовсю. Активно вмешиваются в историю, которую на пять голосов повествуют главные персонажи спектакля. Перебивают, оживлённо жестикулируя, уточняют, дополняют. В какой-то момент они оказываются самыми живыми участниками действа. Они бойко перевоплощаются то в дядюшкиных внучат, то в бригаду психиаторов, то в католических сестёр милосердия, то в актёров, назначенных периодически заменять домочадцев в этой нескончаемой вакханалии чудовищного ежедневного Рождества. Тётушке Милли невдомёк, что человек, с которым она ежевечерне ведёт умиротворённые беседы за праздничным ужином давно уже не её богоданный супруг, а специально нанятый этим супругом третьесортный комедиант. И актёры оказываются более естественными, нежели те, чьи роли они исполняют.

В калейдоскопической веренице замен и подмен (так режиссёр выстраивает свой спектакль) всё в конечном итоге оказывается не тем, чем представляется: вино – подкрашенной водой, сигары и яства – муляжами, любовь – ненавистью, семейные обязательства – невыносимым постылым бременем.

Вот Ангел (Игнат Елфимов) в самом прямом смысле этого слова снисходит на землю. Это чудо? Нет, подмена. Спрыгнувший с ёлки и небрежно напяливший на себя деталь пасторского облачения, он уже не ёлочная игрушка, а священник. Но подмены никто не видит. Не хочет увидеть?

А сами создатели этого рождественского праздника постепенно смещаются на второстепенные роли. Они ещё деловито уточняют детали и нюансы, подсчитывают неминуемые расходы и неожиданные дивиденды. Но не они, а другие вольготно и надолго расположились в их семейном кругу, за их семейным рождественским столом. А члены семейства дядюшки Франца, оказавшиеся заложниками своих благих намерений, превращаются в обслуживающий персонал, в безликих статистов.

Обезличивание, обесчеловечивание – такова плата за ложь, за отказ от права быть собой. Этот бёллевский подтекст (не только рассказа, но и творчества писателя в целом!) ювелирно моделирует режиссёр, обращаясь к языку театра теней. Проекционный экран появляется на сцене неожиданно и... очень органично, что безусловно свидетельствует об удаче решения. Мило-забавные тени, кратко излагающие судьбу тех, кому удалось ускользнуть, оказываются не в пример более живыми, тёплыми, естественными, нежели те, кто в полном смысле этого слова находится за кадром.

«Ми-и-ир, м-и-ир!» – торжественно возглашает Ангел в начале истории. «Мир, мир», – привычно проборматывает он на ежевечерних рождественских сборищах. Но некому услышать ангельский глас. А мир – это вовсе не опрятный комфорт за плотно задвинутыми шторами, который пытается создать дядюшка Франц для любимой супруги. При активном содействии домочадцев. Или при их молчаливом попущении.

В финале, правда, героям удастся стряхнуть маски статистов. Потому что сила? слабость? отчаяние? (у каждого – своё) дадут им возможность вырваться из этой рождественской лжи. Как уходящие вспышки, промелькнут перед глазами зрителей: Люси – в жгучих латино-американских ритмах, дядюшка Франц со своей новой возлюбленной – в полоске света. И захваченный вихрем коммунистических идей Иоганн, и принявший монашеский сан Франц. Но все они будут уже иными. Не теми, кто в начале спектакля с приятным ощущением уюта и стабильности привычно располагался, каждый на предназначенном ему месте, за семейным праздничным столом. И стола, и праздника, да и семьи как таковой уже не будет…

И замечательно «выстрелит» в финале деталь – настольное зеркало, помещённое режиссёром почти в центр сцены: перед ним герои периодически приводят себя в порядок. Франк, навсегда уходя из этого царства паточно-липкой, приторной (только ли рождественской?) лжи резким движением переворачивает зеркало обратной стороной (не той, в которую с привычным удовлетворением вглядывается сидящая перед ним тётушка Милли). Из зеркала — как из разбитого окна (особый респект сценографии: в этом распрекрасно-уютном доме нет окон или все они зашторены, и, думаю, не случайно!) – обрушится на зрителей всемирно известное зашедшееся в отчаянном крике полотно.

Что увидит в этом перевёрнутом зеркале тётушка Милли, когда мир кричит ей прямо в лицо? Что она не пожелает в нём увидеть?

Что видим и слышим вокруг себя мы? Что страшимся увидеть и услышать?..

Меня неизменно восхищает мастерство (и мужество!) Литературного. Когда театр, уже какой год существуя при полном отсутствии сцены, умудряется при этом создавать полноценные спектакли. И вынужденно работая в технике минимализма, умело и виртуозно заставляет работать «на результат» совершенно разные функционалы, которые возможно разместить в ограниченном пространстве так называемой сцены (это я и о Мунке, и о театре теней, и о многом другом). Я даже помечтала, что когда (не если, а когда!) Литературный возвратит себе большую сцену, пусть у него останется вот эта, маленькая. Не только как площадка для неистощимых творческих экспериментов. Как нечто большее...

А в финале этого непростого спектакля выплеснет-выкрикнет Франц в лица сидящим в зале: «Мы приговорены к жизни!» И, да, от неё нам – не отвертеться! И не зашториться!

Возможно, что-то поняла и тётушка Милли, потому как в её фразе «Праздник продолжается?..» (финальной фразе спектакля) явственно прозвучит знак вопроса. Очень надеюсь, что я не ошиблась. Спасибо Литературному за его вопросительные знаки!

Над спектаклем работали: Дмитрий Красюк, Александр Смирнов (сценография, реквизит), Андрей Казаков, Эдуард Бирюков (свет), Евгений Каган (звук), Виктория Циненко (костюмы). Ассистент режиссёра Анна Гмыря.