В нынешнем году в калининградском издательстве «Кладезь» в рамках «Издательской программы правительства Калининградской области» вышла книга прозы Альберта Сергеевича Михайлова.

Перу А.С. Михайлова, не только легендарного художественного руководителя легендарного театрального коллектива, но и признанного калининградского мастера слова, принадлежат поэтические, прозаические, публицистические произведения. В последнюю книгу автора вошли две повести: «Семён Лысков – святая простота» и «Они и не знали…»

Журнал «Балтика» предоставляет слово руководителю Литературного театра имени Альберта Михайлова Александру Смирнову, а также публикует первые рецензии калининградских литераторов на книгу и рассказ актёра театра Андрея Игнатюка «Михайловский хутор», который позволит читателю заглянуть краешком глаза в тот мир, в котором жил и творил Альберт Михайлов.

СЛОВО О МАСТЕРЕ

Альберт Сергеевич Михайлов, создатель и бессменный руководитель Народного Литературного театра, заслуженный работник культуры России, награждён медалью «За заслуги в развитии Калининградской области».

Альберт Сергеевич родился 1 октября 1938 г. в посёлке Новая Красная горка в Ломоносовском районе Ленинградской области. С 1953 жил в Калининграде. Здесь окончил школу и Калининградский педагогический институт (ныне БФУ им. Канта). Был грузчиком, столяром, сельским учителем, редактором телевидения, режиссером филармонии. Много лет возглавлял самодеятельный творческий коллектив университета – СТЭМ (студенческий театр эстрадных миниатюр).

В 1973 стал руководителем Литературного театра, которому в 1978 было присвоено звание «Народного». Долгие годы сценической и репетиционной площадкой театра был Дворец культуры моряков (позднее он стал называться Областным центром культуры молодёжи). В настоящее время театр располагается в здании Областного центра культуры молодёжи (Бассейная, 42).

А.С. Михайлов воспитал несколько поколений актёров в театре, который прочно связан с его и только с его именем. Калининградский Литературный – единственный самодеятельный театральный коллектив России, который существует такой длительный срок: он перешагнул свой полувековой юбилей.

За эти годы поставлено около 300 спектаклей. Театр Михайлова показал Калининграду, что город не провинциален, а уникален и по количеству неповторимых творческих личностей, и по качеству зрительской аудитории.

«Свободная территория самовыражения», – так называл Михайлов свой театр. Свободной территорией самовыражения стала для него, талантливого писателя, поэта, публициста, и литература.

Первая публикация его литературного творчества относится к 1958 году. Он печатался в местных и всесоюзных журналах и альманахах, стал лауреатом Всесоюзного и Всероссийского литературных конкурсов. Всего из-под пера Альберта Сергеевича вышло семь книг – поэзия, публицистика, проза. Повесть для детей и их родителей «Куда течёт Пронька?» (в соавторстве с В. Суховым) была удостоена премии Фонда имени Ролана Быкова.

Выход книги Альберта Сергеевича Михайлова, – сборника повестей, – для театра, названного его именем, это большая честь, закономерная удача, справедливое завершение. Повести за много лет прошли длинный, извилистый, непростой путь от издательства к издательству в России и Прибалтике. Одним из первых читателей и рецензентов был В. П. Астафьев. Долгая история.

И вот – итог. Сборник прозы «Святая простота» А. Михайлова – его вторая книга, изданная в рамках «Издательской программы Правительства Калининградской области». Первая, «Далеко ли до провинции?», была удостоена региональной премии «Признание». Вторая – ждёт признания у массового читателя.

Презентация книги, знакомство с некоторыми подробностями жизни автора, лёгшими в основу повестей, прошла 6 марта, накануне дня памяти Альберта Сергеевича, в кругу друзей и почитателей творчества созданного им Литературного театра.

Коллектив театра выражает огромную благодарность за поддержку и участие в подготовке книги к изданию Аполлинарии Зуевой, Борису Нисневичу, издательству «Кладезь».

Александр Смирнов, руководитель Народного Литературного театра им. Альберта Михайлова

«КУДА УЖ ВЫШЕ НАГРАДА!..»

Имя Альберта Сергеевича Михайлова не нуждается в представлении. Оно давно и прочно встроено в культурный код нашего региона.

Созданный им Литературный театр, как и его руководитель и вдохновитель, стали легендой города, неотъемлемой частью его культурной составляющей.

Знакомство калининградского читателя с творчеством А. Михайлова началось с его лирической прозы, изящной, вдумчивой, с очевидным, как сейчас принято именовать, «региональным компонентом», изданной в далёком 1969 («О зелёной траве, счастливых людях, розовой кувшинке и о том, чему нет ни имени, ни названия»). Неожиданным контрастом (или логическим продолжением) стал цикл очерков «Далеко ли до провинции» (1999), размышления о месте и смысле региональной культуры, напряжённые, ироничные и – предельно честные. За этот цикл автор в 2000 был удостоен региональной премии «Признание». В 2010 в рамках «Издательской программы Правительства Калининградской области» очерки были изданы отдельным сборником. И была уникальная книга «На художника неча пенять…» (2011), где писатель А. Михайлов и художник Израиль Гершбург (ещё одна калининградская легенда!) совместно (пером и кистью) создают портреты современников, деятелей региональной культуры. И ещё одна совместная книга, на сей раз, в союзе с коллегой по театру, поэтом и режиссёром Владимиром Суховым – прелестная детская повесть «Куда течёт Пронька?» (2018). И замечательные поэтические сборники – «После молчания» (1994) и «Напоследок» (2020), последний, к слову, лёг в основу театрального спектакля памяти маэстро.

Сегодня калининградцы счастливо открывают для себя новую, очень важную страницу творчества Альберта Михайлова – его  военную прозу. В книгу вошли две повести автора – «Семён Лысков, святая простота» и «Они ещё не знали…». Произведения публикуются впервые. Они очень разные, эти повести.

Первая повесть отмечена особо. Да не кем-нибудь, а советским российским классиком Виктором Астафьевым, чья пронзительная лирическая притча «Пастушка и пастух», любимое детище автора, до сих пор остаётся не разгаданной до конца загадкой и для литературоведов, и для читателей.

И, полагаю я, окажется в притягательном ряду аналогичных литературных загадок и эта повесть калининградского писателя Альберта Михайлова, коей классик Астафьев дал крайне лестную оценку ещё много лет назад.

Семён Лысков, герой повести, маленький человек, незаметный винтик в сложной структуре государственного механизма. Как говорит автор, «таких много, таких тысячи». Но малые капли слагаются в реки и океаны, а «незаметный» оказывается неожиданно созвучным слову «незаменимый».

Писатель излагает историю жизни своего героя как будто бы от его лица, языком будничным, очень обыденным. Столь же будничной, обыкновенной кажется и жизнь героя – где забавная, где трогательная, где несуразная. Но, как и миллионы иных человеческих жизней, эту жизнь пропахала война, оставив в ней вечный, нерубцующийся след, вечное незаживающее клеймо.

Давние события Великой Отечественной уходят всё дальше и дальше в прошлое. Но воспоминания ежедневно, наяву и во сне, неумолимо являются в жизнь Семёна Лыскова, вспахивая, вспарывая, перемалывая эту жизнь. Собственно, даже и не воспоминания это, а ежедневно проживаемые события. Потому, что у войны нет прошедшего времени. Она остаётся во времени настоящем. Это – то, что в тебе сейчас. И навсегда.

И живет себе однорукий дворник Семен, кажется, вполне состоявшейся жизнью. Даже неудобно говорить вахтёрше Трифоновне, до чего у него всё благополучно: «жив-здоров, жена не болеет, на хлеб хватает, сын высшее образование получил, внук к солнцу тянется…» А что с одной рукой дворничать не очень-то сподручно, так можно использовать кожаную петлю, пришитую к рукаву телогрейки, вот ведь как сам замечательно придумал! И не ведает Семён, что не совсем его эта жизнь. Или даже совсем – не его. Потому что в этой его жизни рядом с ним поселилась война.

Потому что – если человек «ещё до последней подробности помнит бой за железнодорожную станцию, только что отгремевший в его памяти», ему «так трудно вспомнить, что было с утра». Потому что – война мучает «не воспоминаниями о страданиях, а смутным беспокойством и тоской, в которых пережитое ворочается, как болезнь, не вырываясь наружу, без имени и названия, ещё не обнаруженная ни больным, ни врачом, но уже приступившая к своей разрушительной работе».

А каков он, Семён, не разрушенный войной, – кто знает?.. И это, пожалуй, один из самых беспощадных вопросов, который задаёт автор. В том числе, самому себе.

Так случилось, что мне повезло более остальных. Повесть «Они ещё не знали…» я услышала впервые от первого лица. Это реальная история реального человека. Альберта Михайлова. Это ему (и был он даже младше юного героя своего повествования) пришлось, в силу обстоятельств, в военное время одному добираться из уже оккупированной Эстонии в Ленинград.

Жанр повести можно было бы определить как приключенческий, не будь слово «приключение» столь кощунственно неуместным в контексте Великой Отечественной. И, тем не менее, это, действительно, приключения мальчика на войне, война глазами ребёнка.

К слову, обе повести – практически готовые замечательно выписанные кинематографические сценарии.

И если в кинематографическом решении первой может быть максимально использован формат документальной драмы, монохромного кино, то в палитре второй повести обнаруживается ошеломляющее богатство красок, звуков, запахов. Ярких, сочных, выразительных. Они переполняют мир. Мир, над которым «бездонным голубым водоворотом кружится безоблачное небо», а если не держаться за лежащие в кузове грузовика вещи, тело взлетит над дорогой, завертится, закружится, стремительно улетая ввысь, и можно будет парить над землею, и восхищение её красотою и будет той подъёмной силой, которая держит в воздухе и птицу, и самолёт».

Я не ведаю более точной передачи детского восприятия мира в его многогранности и безграничности. И – открытого доверия к нему. И – ощущения многомерности и бесценности жизни. Того, что позволило Вовке пройти такие испытания, с которыми иной взрослый просто бы не совладал.

Военные повести Альберта Михайлова, максимально насыщенные очень разными, неоднозначными людьми и событиями, безусловно и безоговорочно посвящены жизни.

«Героя получат? – спрашивал молодой солдатик командира о своих отличившихся товарищах. – Жизнь получат! – отвечал тот. – Куда уж выше награда!»

А и впрямь, что может быть выше «распирающей тебя радости, которая клокочет в тебе от такого пустяка – ты ступаешь по земле».

Я искренне завидую тем, кому ещё только предстоит открыть новую книгу Альберта Михайлова. Она несомненно – в числе тех, которым уготована долгая и достойная жизнь.

Аполлинария Зуева

СВЯТАЯ ПРОСТОТА МИХАЙЛОВСКОЙ ПРОЗЫ

Повести Альберта Михайлова – до боли знакомые людям жизненные истории, особенно тем, кто родом из войны. Той – Великой Отечественной, раны которой не заживляет время. Истории эти передаются от поколения к поколению – схожие, друг на друга похожие, но всегда сопровождаемые страданиями от пережитого, которые нельзя сравнивать и сопоставлять, поскольку ранимость души у каждого своя, своя индивидуальность этих страданий. Поэтому тема Второй мировой войны неиссякаема, кровоточит непрерывно в нашей отечественной литературе, открывая новых талантливых прозаиков.

И я входил в повести Альберта, как в знакомую реку, предвидя водовороты и омуты от войны. Всё просто и понятно, никаких непредвиденных поворотов сюжета, всё неожиданное, на самом деле, ожидаемое. Интрига, только кажущимся искусственным приёмом, вынесена в заголовок первой повести («Они ещё не знали») и прописана кратким эпилогом. Автор, замыкая дорогу несчастий счастьем долгожданной встречи матери с потерянным сыном в блокадном Ленинграде, просто называет, что будет с его героями, успокоив читателей, что их судьба уже не ведёт к новым драмам.

Читая повести, я не мог задумываться о рецензировании текста. Литература и жизнь слились в восприятии и сделали то, что происходит при попадании слова в душу на ту глубину, которая не измеряется критическим анализом прозы. Тут уже не умом, а сердцем чувствуешь, как художественная правда становится выше правды жизни. Нет смысла говорить о средствах достижения образности такой силы.

Быть может, и сам автор порой не знает, откуда появляются неповторимые сравнения, образность и самобытность в письме, стиле. Посмею предположить, что литературная одарённость Альберта Михайлова насыщалась пропитанной кровью и потом переселенцев калининградской земли, когда он после университета учительствовал на селе.

Помню первые его опыты в «Калининградском комсомольце», где с друзьями, художником Эрнстом Григо и композитором Виталием Писаревским, создавали страницу сатиры и юмора. Творческие тропинки вели на большую литературную дорогу. Первым самым мощным произведением на ней я бы назвал Литературный театр Михайлова, роль которого в духовной жизни нашего края неоценима.

Напоминаю об этом в связи с высокой прозой режиссёра, имеющей и своё драматургическое звучание, от которого все образы ощутимы и зримы. Глубокий смысл названия повести постигаешь по мере продвижения героев по дорогам войны. Её роковая логика на каждом шагу готовит смертельные ловушки Вовке и сопровождающему его другу отца Алексею Николаевичу.

«Воевать воевал, а военным не был. Я потомственный питерский рабочий», – говорит он о себе. И этот обыкновенный русский человек ради спасения мальчишки преодолевает круги ада.

Отмечу лишь особенность текста от автора. В нём взгляд на события глазами детства, восприятие происходящего Алексеем Николаевичем и авторское знание того, о чём они ещё не знали. Не знали, преодолев чудовищную давку посадки в последний поезд на Ленинград, что он будет разбомблен. Что, уцелев в лесу, попадут в лапы эстонских полицаев и после побега уже свои примут их за лазутчиков и будут готовы расстрелять… Они ещё не знали, что выживут. Как не знали миллионы людей. Что ещё непредвиденное готовит война.

Вторая повесть «Семён Лысков – святая простота», входящая в книгу, о судьбе бойца, потерявшего на войне руку. Как и герой предыдущей повести, это обыкновенный, простой человек, не успевший до войны получить путное образование, такой же сильный духом и честный человек. Всё, что рассказывает о нём Михайлов, осмысливаешь, перевернув последнюю страницу. Понимаешь, это тот случай, когда книжная судьба становится частью твоей жизни. И ты улетаешь с Семёном в кровавый бой, и его мысли становятся твоими: «Прощай, командир! Зря он это сказал, «прощай»… Скажи что-нибудь другое. Может быть, и остался бы жив.

Но он сказал «прощай!»

Капитан Савостин охлопал его по плечу, застегнул ему пуговицу на гимнастёрке, будто от пули могла уберечь, и отвернулся. Не заметив нарушения устава».

Ты уже переживаешь вместе с Семёном потерю друга, ощущаешь слёзы Семёна на своих щеках.

Однорукий дворник Семён – герой из какого времени? Михайлов его в нашем времени нашёл. Не в поиске оригинальности, а из гущи той самой народной массы, на которой держится отечество наше.

Достойный заботы государства ветеран войны, Семён безропотно переносит все тяготы жизни. Заприметив талант хоккеиста у мальчишки-соседа, живёт одной мечтой: вывести его в чемпионы.

Но пусть о нём скажет автор: «даже говорить неудобно – до того всё благополучно у Семёна: жив-здоров, жена не болеет, на хлеб хватает, сын высшее образование получил, внук к солнцу тянется, Эдька Бабин на весь мир гремит…»

Существует на белом свете первоклассный хоккеист Эдуард Бабин, и уж, конечно, никому и в голову не приходит, что мужичонка в шапке-ушанке, чёрном поношенном ватнике да валенках с галошами и есть тот самый человек, что открыл мастера спорта международного класса.

Так в чём святость простоты? Можно, конечно, сформулировать ответ на такой вопрос о названии повести. Но самый вразумительный и подробный ответ дают сами произведения Михайлова. Они пополнят духовную жизнь нашу образами людей с чистой совестью. Речь ведь не о литературных опытах, а о настоящей литературе, художественной прозе мастера слова, приумножившем традиции русской классической литературы.

Борис Нисневич, заслуженный журналист России

МИХАЙЛОВСКИЙ ХУТОР

Был конец апреля. Мы начали репетировать пьесу Булгакова «Адам и Ева».

К тому времени Литературный уже попёрли из Дома культуры моряков, и мы приютились на улице Бассейной, в бывшем здании старого телецентра. После телецентра, правда, здесь ещё несколько лет находился Музыкальный театр. Но символичен для нас был именно телецентр, потому что в одной из его студий в должности литературного редактора начинал свой творческий путь наш главный режиссёр и художественный руководитель Альберт Сергеевич Михайлов.

Репетировали новую пьесу азартно, смело, интересно. Сцена и зрительный зал выглядели удручающе, им был необходим капитальный ремонт. Но Альберт Сергеевич великолепно сумел «встроить» эту атмосферу запустения и разрушенности в общую тональность булгаковского спектакля. Вообще Шеф пребывал в состоянии мощного творческого подъёма. Пьеса в его редакции была злободневна, остра, беспощадна. Репетиции шли на удивление бойко. Актеры старались. Текст учился. Декорации были практически готовы. К тому же наступал май, и на улице уже вовсю буянила весна.

На одной из репетиций, Альберт Сергеевич подозвал меня и Эдика Бирюкова к себе.

– Так, Андрей Сергеевич и Эдуард Васильевич, вот что я хочу вам сказать. Мы не успеваем сделать сцену с Маркизовым и Булгаковым-автором. А впереди майские праздники, четыре дня. Мы себе не можем позволить упустить это время. Посему предлагаю вам двоим приехать на хутор и отрепетировать эту сцену там. Потом можете остаться с ночёвкой. Заодно отпразднуем Первомай.

Глаза Шефа загадочно сощурились за стеклами очков.

Таинственный, мистический, легендарный хутор был местом отдыха и творчества Альберта Михайлова. И очень немногие актеры Литературного (а уж тем более простые смертные!) удостаивались такого приглашения... В актёрской среде Литературного нет-нет да и всплывали разговоры-воспоминания о весёлых приключениях, капустниках и пирушках которые происходили на хуторе.

Конечно, мы с Эдиком единодушно выдохнули: «Да!»

На следующий день, в обед, мы уже мчались на машине по заветному адресу. Город быстро закончился, и за окном потянулась сельская жизнь в майской зелени. Было тепло. Въехав в посёлок Комсомольск, мы почти сразу свернули с главной дороги на незаметную грунтовку, которая тут же утонула в зарослях леса.

И вот здесь, на этой старой немецкой дороге, я вдруг почувствовал, что что-то изменилось. В эфире, во времени, в воздухе, в деревьях что-то произошло. Я это очень отчётливо понимал, но не мог объяснить. Где-то внутри меня вдруг наступило спокойствие, пришло ощущение невероятной лёгкости и невероятного счастья. Объяснения этому не было, да и не хотелось его искать. Первобытное счастье – ни от чего!..

Дорога постепенно спускалась вниз. Параллельно дороге в овраге бежал  ручей, такой же старый и таинственный. Неожиданно, сделав последний поворот и подъём, мы выскочили на полянку поросшую травой. И наконец-то мы увидели его, михайловский хутор.

Крепкий немецкий одноэтажный вытянутый дом с черепичной крышей и деревянными покрашенными рамами утопал в зелени деревьев и трав. Он был тут всегда. Со времён сотворения мира и ледникового периода. А теперь дом увидел обалдевших нас. И мы вошли.

В доме было тепло, в крохотной кухне в шесть рук хлопотали Оля и Саша Смирновы и Лена Горячева. Возле стола, улыбаясь, сидел Альберт Сергеевич.

– Ну что, добрались? – спросил он.

– Да, – отозвались мы неожиданно охрипшими голосами.

– Ну, пойдёмте.

Мы сделали несколько шагов из кухни и оказались в просторной комнате. В центре, чуть ближе к окну – большой обеденный стол, покрытый белой скатертью. Над столом – старый плетеный абажур. На стенах картины и вырезки из газет. Было очень уютно. И – нереально. Будто попал в раскадровку Михалковского фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино». Пианино, кстати, тоже присутствовало, стояло возле стены. Такого потрясающего уюта, который из не сегодняшней жизни, я не видел в реальности никогда. Почему-то сразу мучительно захотелось выпить.

И запах... В доме пахло так, как в сельских домах в моем детстве: кухней, печным дымом, пылью, поношенной одеждой, старым деревом, краской от картин, сухой травой и ещё чем-то – тем, чем никогда не пахнет в домах городских.

– Спать будете здесь, – Шеф указал на два топчана. – А репетировать – в саду. Пойдем!

Сад тоже встретил нас кинокартинкой. Только уже из фильмов Тарковского. Цвели яблони и вишни. Под одной из яблонь примостились деревянный стол и скамейка. Цветущие яблоневые ветви наползали прямо на стол. Рядом со столом – большая железная бочка, выкрашенная в красный цвет, и допотопный, такой же красный, железный стул. И надо всем этим в ярко-синем небе сияло почти такое же красное солнце.

Отрепетировали мы быстро. Булгаков подмигивал нам сверху, дозволяя нашим трюкам и кульбитам пробираться на территорию его текста. Булгаков щурился и улыбался нам майским солнцем, которое отражалось в очках Шефа.

– Ну, что? Достаточно. А теперь – в дом, обедать.

Дом благоухал приготовленной едой. Мы вшестером уселись за необъятный стол. И обед начался. И обед не заканчивался до ужина. И лилось вино. И разговоры. И шутки. И смех Шефа... такой знакомый, такой неповторимый…

А потом стали приходить соседи и приносить с собой еду в эмалированной таре (кастрюльках) и напитки – в стеклянной. И снова разговоры. Альберт Сергеевич говорил много и весело, о театре, о жизни, о нас, непутёвых актёрах. Напитки на столе стремительно заканчивались. Шеф наклонился ко мне:

– Андрюша, возьми там, в шкафчике.

Я распахнул дверки старенького шифоньера, и мне даже показалось, что зазвучала музыка из передачи «В гостях у сказки». Все полки шкафчика, от низа и до верха, были аккуратно уставлены бутылками разных размеров и форм. Я переправил парочку на стол, и он опять загудел весёлым ульем.

Странное дело, но несмотря на выпитое, никто не пьянел. «Магия хутора, – подумал я, – магия михайловского хутора». Разбившись на маленькие компании, все о чём-то говорили. Саша Смирнов с Эдиком нашли на книжных полках старый советский песенник и теперь выли на разные голоса революционные гимны и песни индустриализации. Это был дивный параллельный мир за которым я в упоении (в прямом смысле этого слова!) наблюдал.

Около полуночи гости начали расходиться. Приуставший, но довольный Шеф расположился на своей кушетке в кухне. Мы тоже расползлись по своим постелям. В доме наступила тишина. Потрескивали дрова в немецкой кафельной печке. За окном, по железной дороге, проходили грузовые составы. И стук их колёс, и гудки дополнили наше «путешествие на край ночи». Мы ещё долго болтали полушёпотом с Эдиком. А вот о чём, я уже и не вспомню...

Утром я проснулся раньше всех. Так мне показалось. Но Альберт Сергеевич был уже в саду, с граблями. Что он ими грёб, непонятно, но смотрелся он с ними весьма бодро.

– Сейчас проснутся Смирновы и будем завтракать, – провозгласил Шеф.

В ожидании завтрака я спустился в овраг к ручью. И снова оказался в капсуле времени. Не здесь. Не в этом мире. Звуки, даже утреннее пение птиц, моментально исчезли. Наступила полная тишина. Зелень деревьев не пропускала солнце. Только ручей перекатывался по камням сквозь разрушенный немецкий мост. Где я? Какой год? Какой век? Возвращаться в город совсем не хотелось... до ломоты, до тошноты...

Завтрак: яичница, манная каша, варенье, хлеб, чай,.. На часах 10:30 утра. Альберт Сергеевич открывает шифоньер.

– Нууу? – обводит общество взглядом Шеф.

Общество отказывается.

– Андрюша, будешь?

– Конечно!

В мою кружку течёт священная жидкость.

Через два часа, в машине по дороге в город, в моей голове зазвучали, затрепыхались строчки. Каждое слово становилось отчётливее и ярче. Слова колотились и просились наружу. Мы ехали, и я знал, что ещё вернусь на хутор. Обязательно вернусь.

К Михайлову. На хутор.

К его коням.

К его Булгаковым.

К несыгранным ролям…

Андрей Игнатюк, актёр Народного Литературного театра им. Альберта Михайлова

Источник: Журнал "Балтика" 1-2024