«СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА…»: Премьера в Литературном

Ох, как прав был Его Высочество принц Датский. И ничего-то не изменилось за эти шесть с лишним веков.

Мы играем словами, прячемся в слова, тасуем их, словно колоду карт, ловко, как бадминтоновыми ракетками, перекидываемся воланчиками-словами. Я уже не говорю о том, что если не убиваем, то раним словом легко, не задумываясь, хлещем словами, как пощёчинами.

Но, как Диоген, ищем с фонарём среди бела дня среди слов – Слово. Которое – нет, даже не позовёт в даль светлую или на подвиги высокие. Просто утешит, ободрит, успокоит. Выполнит свою такую обыденную даже функцию. Мы судорожно ищем слово. Находим?..

А ведь живём в эпоху максимальной коммуникативной открытости. Более половины населения земного шара (а это четыре с лишним миллиарда человек!) – активные пользователи социальных сетей. Facebook, Twitter, Tik-Tok, Instagram, ВКонтакте…

Мы – в контакте! Мы – в постоянном контакте! Но когда ты наедине со всеми, это – тот контакт, что тебе нужен? И разве в таком контакте ты – это ты?

Об этом, прежде всего, пьеса Юлии Ионушайте «Звонок по России». Об этом – новый спектакль театра. Слово… Вечная тема Литературного…

Спектакль, как и пьеса, – о тотальном одиночестве человека в эту самую эпоху максимальной коммуникативной открытости.

Вот потому – сначала о том, что не показалось убедительным – «провисают» в новой премьере два придуманные вставные эпизода, на которые всегда так изобретательно щедры режиссёр и его театр. Блестяще выстроенные и не менее блестяще сыгранные, они оказываются нарочитыми, внутренне не оправданными, ибо существуют… вне логики пьесы.

Первый эпизод – хлёсткий, ужасно смешной и… пугающий своей узнаваемостью, когда властители эфира с хамовато-беспардонной вальяжностью вваливаются в квартиру главной героини. Зрители с наслаждением следят за тем, как Александр Костенко, Алина Карпова, Павел Верёвка всласть, стремительными (весь эпизод – 3,5 минуты!) и беспощадными штрихами (каждый актёр – своими!) рисуют своих персонажей. Но здесь знаменитая визитная карточка Литературного (социально-политические аллюзии и ретроспекции) – увы! – не срабатывает, как должна бы, пробуксовывает.

Равно как и во втором эпизоде, с попугаем. Мистический сюр, один из знаковых приёмов Литтеатра, здесь тоже – впустую. В пьесе попугай – не зловещий монстр-стукач. Скорее – наивный в своей безнадёжности символ желания общения. И роль тонкого, глубокого Кирилла Короткова, с этими его мягкими обертонами, словно «выпадает» из спектакля. Эта роль – из другой пьесы. Ибо эта пьеса всё-таки не о тотальном контроле, не о социально-политических манипуляциях, не о играх/заигрывании власти с электоратом. О жажде общения она. Того самого, простого, человеческого, которое с каждым днём становится всё менее доступной роскошью.

Весь сюжет пьесы строится вокруг главной героини, Веры Антоновны Селивёрстовой, пенсионерки. Это – тот случай, когда актриса, исполняющая её роль, неминуемо вынуждена взять спектакль «на себя». Что, собственно, и делает Ольга Смирнова.

Для этого спектакля важна абсолютная естественность. Будничная естественность. Только так и можно рассказать об обыденной драме повседневного одиночества. Именно в таком ключе очень вдумчиво и ювелирно-точно ведёт свою роль Ольга Смирнова, не соблазняясь, казалось бы, допустимыми для этого сценического образа возможностями шаржа, карикатуры, буффонады. Всё очень обыденно (а как непросто рисовать неброскими красками – это лишь художники и актёры знают!), всё – всерьёз, всё – взаправду.

Самостоятельная такая, интеллигентная пенсионерка. Нет, что вы, вовсе не одинокая. Просто живёт одна. У неё дочь. У неё внук. У неё есть соседка, друг почти, за судьбу которой она, кстати, вполне искренне переживает. У неё попугай даже есть. И муж был: вели-и-кий учёный. Правда, по ходу спектакля выясняется, что мужа, на самом деле не существовало никогда. А роль портрета мужа-фантома замечательно исполняет портрет худрука и главрежа Литературного, Великого и Могучего Альберта Михайлова. Кстати, в отделении милиции (есть и такой эпизод в спектакле), под пресловутым слоганом «Их разыскивает…» с особым любовным тщанием выписанные рукою лукавого Евгения Полина (он же – ведущий актёр Литтеатра) – ну, вы угадали, конечно, – портреты коллег, что не участвуют в сегодняшнем спектакле.

Я же говорю, с ними, литтеатровцами, не соскучишься… Это потому, что – комедия. Но – как в жизни – сквозь слёзы.

Так вот, возвращаясь к жизни. Несмотря на наличие вышеперечисленных собственной квартиры, дочери, внука и даже попугая, у героини пьесы Веры Антоновны нет – жизни. Потому что жизнь, это – общение, прежде всего. А его у неё – нет. Только ли у неё? А это уже – вопрос от Литературного…

И она усердно и наивно придумывает, сочиняет себе это общение. Так просто: снять телефонную трубку и позвонить. Некому? Да вот хотя бы на «Горячую линию». Там трубку снимут. Поэтому героине Ольги Смирновой вовсе не важно, что̓ и кому она говорит (президенту, представителю фирмы, производящей презервативы, работнице конфетной фабрики или дежурному отделения милиции). Важно, что её в этот момент (хотя бы в этот конкретный малюсенький момент!) с-л-у-ш-а-ю-т. А когда тебя слушают, это и есть о-б-щ-е-н-и-е. И тогда ты в этот малюсенький момент – ж-и-в-ё-ш-ь… Смешно?.. Жутко?..

Кстати, именно поэтому героиня пьесы вряд ли бы так легко, как это происходит в постановке, сменила свой личный сценарий разговора с президентом на тот, что безапелляционно навязан ей журналистами. Не бессловесная овечка она вовсе. Просто – не слушает её никто. В этом – печаль и боль пьесы. И поэтому искусственно в неё привнесённый, сочно выписанный социально-политический шарж оборачивается штампом, расхожим клише, которое проигрывает на фоне этой невзрачной повседневной боли.

Но вот, кстати, именно поэтому так безусловно логичен третий вставной эпизод спектакля – сон героини, где является ей принц. Но не в качестве альковного партнёра. А чтобы п-о-г о-в-о-р-и-т-ь. А с нею давно никто не разговаривает. И не потому, что она собеседник неинтересный. А потому, что в этой нашей реальной действительности уже давно никто друг с другом не разговаривает. В постановке Альберта Михайлова единственный полноценный диалог спектакля – так режиссёр простреливает драматургическую ткань театрального повествования очередным парадоксом своим – происходит не в реальной жизни: во сне. Где актёр Владимир Васенькин играет актёра Семёнова, который играет Гамлета, который снится главной героине и, который (Гамлет), в литтеатровской интерпретации, прежде всего, хранитель и рыцарь Слова. Такой вот «многослойный» персонаж. Сложно? У режиссёра и актёра это получается замечательно выразительно. Вот он, сюр нашей жизни: скорее Гамлет с тобою заговорит, нежели дети родные… так как-то…

И звучит издевательским рефреном – через весь спектакль! – механически-бесстрастное (о! такое узнаваемое!) телефонное приветствие: «Ваш звонок очень важен для нас». Суррогат? Конечно, же! А ведь как хочется думать, что, действительно, важен…

И вот этот тихий сюр и страшит и… трогает сильнее всего. Подумайте: не школьник, которому лень было к контрольной приготовиться, звонит в школу о заложенной мине (ужаснёмся ещё и тому, что совсем недавно бывшая экстремальной, эта ситуация стала вполне обыденной!), а… его бабушка. Чудовищная в своей простодушности логика: школа рядом, а если занятия из-за угрозы минирования отменят, внук вдруг да забежит к ней пообедать. Повидаются хоть. Вот Ваня (Кирилл Костенко) и забегает: «Как в школе? – Нормально. – А до̓ма? – Нормально. – А мама как? – Да позвони и спроси». Вот и поговорили…

А дочь, та тоже забегает. С целым пакетом продуктов. Хороших, качественных. Но – забегает. И соседка, хотя и любит посидеть и даже чайку попить, – забегает. И не говорят они – репликами обмениваются, как в соцсетях. Так и говорим. На бегу. На ходу. Походя.

Людмила Юдина в роли Анны Васильевны, соседки – абсолютно в своём амплуа. Однако при всей яркости и сочности типажа с бланшем под глазом, актриса чуть приглушает краски: не типаж важен, а вот этот конкретный человек, с беспощадной точностью (но и сочувствием!) выхваченный автором-режиссёром-актрисой из нашей повседневности.

Замечателен, с очень верным попаданием актрисы Натальи Ефимовой в тональность, монолог-метафора – на повышенных тонах! – Люси, дочери Веры Антоновны. Она кричит. На мать. На материнское и на своё одиночество, с которыми ни ей, ни матери не совладать никак. На собственную задёрганность. На себя. Потому, что эта повседневная суетня-колготня-хлопотня, – жизнь, оказывается… Потому, что что отчаянно не хочется, чтобы это было жизнью.

И, соотечественники мои дорогие, если «минирование школы» уже не прокатит, что же ещё сотворить нужно, чтобы с тобою просто поговорили?

И где мы – ау! – оказались, если единственный, кто поговорить готов, – это участковый? Да и то по долгу службы, понятно. Хотя Дмитрий Красюк в этой роли (Сергей Иванович Нафиков) – замечательно неоднозначен. Усталый, замотанный (ему если и удаётся выспаться от бесконечных бытовых склок, неразберих, дрязг и разборок, то только в филармонии, на концерте), а в меру интеллигентный, всё понимающий. Кого-то он, безусловно, напоминает. Да Знаменского, конечно же, из «Следствие ведут знатоки». Скажете, так не бывает. Это в кино или в театре. А мы где?

Здесь вот и рабочие сцены (модельно-стильные Лариса Хлопецкая, Ксения Новикова, Оксана Михайлова) в программке (а в Литтеатре она – обязательный атрибут спектакля) характеризуются обманчиво-нейтральной ремаркой: «созданные для подиума». Ну, да, вот только так, и не иначе: рабочие созданы для подиума, те, кто на подиуме, созданы для пиар-менеджмента, те, кто в пиар-менеджменте – для самолетостроения. А кто – для жизни? Обыкновенной… Не придуманной…

Перечитала текст и насчитала, по меньшей мере, с десяток вопросов, которые прозвучали со сцены. Не напрямую, конечно, это – не в стилистике Литературного театра.

Спасибо, Альберт Сергеевич Михайлов, спасибо, Литературный, за эти вечные вопросы. Ибо если существуют те, кто их задаёт, обязательно объявятся те, кто будут искать на них ответы!

Аполлинария Зуева