Гершбург Израил Матвеевич, скульптор, работает в области живописи. В этом году отметил юбилей – 85 лет со дня рождения. Предлагаем вашему вниманию статью Владимира Сухова 2009 года.

Художнику часто задают вопрос: что вы хотели сказать своей картиной?
Вопрос не бессмысленный. И отвечать на него, дескать, что хотел сказать, то и сказал, было бы не корректно.

Во-первых, не сказал, а изобразил!
Во-вторых, то, что художник изобразил, надо еще правильно понять. А это большая проблема. Особенно для искусствоведов.
Корректно было бы ответить так: моё высказывание полностью зашифровано в картине, и если вы понимаете язык живописи, понимаете условные знаки, символы и аллегории, все значения цвета, света и линии, жанра, сюжета и композиции, тогда вы сможете без напряжения понять весь смысл картины. Смотрите и виждите!
Но и такой ответ был бы не полным.
Помимо объективного содержания, во всякой картине есть содержание субъективное, то есть тайное.
Полный текст картины, включая подтексты и умолчания, скрытые диалоги и внутренние монологи, в принципе, является зашифрованным посланием художника ко второму такому же, как и он, и полностью понять такое послание может только он сам (иногда говорят – послание Богу, имея в виду, что Бог единственный, кто всё понимает).
Художник по определению творит не для публики (если он не угодливый дизайнер и не льстивый портретист). Творит он для Вечности. Потому и шифрует, потому и кодирует.
Почему-то считается, что Вечность ценнее Современности. А ведь у Вечности есть только прошлое, но нет ни настоящего (место занято современностью), ни будущего (потому что его в принципе – нет, оно еще не наступило). И в этом смысле современность - вечна, она каждый день, она была, есть и будет, а вечность – всего лишь иллюзия.
Так что же делать нам? Будем искать выход.
Будем искать вход в творческую мастерскую.

(Портрет Анны Горячевой)

Я знаю по жизни эту прелестную, грациозную, умную, талантливую и эмоциональную девушку-пианистку, поэтому её портрет говорит мне больше, чем постороннему зрителю.
Зритель видит страшилу, а я вынужден видеть нечто большее – мысль художника.
Мысль состоит в том, что это очень трудно физически – быть пианисткой. 
Убедитесь: всё тело изломано, спина в напряжении, ноги мешают. Лицо – в багровых тонах. Пальцы истерзанных рук всё время ищут, нащупывают клавиши даже там, где их нет.
Вы видели, как искажается лицо музыканта, когда он добывает, как будто из своего нутра, трудную, но очень нужную ноту? Посмотрите! О какой внешней прелести и безмятежности может идти речь? Музыка – адский труд. К тому же, быть знаменитым – некрасиво. В буквальном смысле. Так что, или – или…
Всё это выражено в картине. Художник как бы написал драматический текст и заставил свою героиню его сыграть. Чисто пластически, ни слова не говоря.
Аня справилась и с этой нелегкой задачей, оставаясь в жизни все такой же очаровательной и т.д. (см. выше).

Что такое портрет?
Казалось бы, что может быть проще, чем написать портрет!
Если ты художник, - берёшь кисти или карандаш, внимательно изучаешь черты лица сидящего перед тобой человека, - а остальное дело техники.
Если ты фотограф - там вообще дело техники: свет, объектив, штатив и так далее. Но вот в чём загвоздка: сколько бы ты ни щёлкал затвором, каждый раз человек окажется запечатлённым в совершенно отдельный момент времени!
Даже утром и вечером человек разный. Вот он бодр, свеж, глаза сияют доброй энергией, он готов к работе, к творчеству, к общению. И вот он же, но тусклый, вялый, слегка опухший, и совершенно некоммуникабельный. Ему тошно жить, ему надоело работать, ему не хочется никуда, потому что везде он уже побывал и ничего хорошего там не видел.
Утренний портрет такого человека будет похож на рекламный плакат, а вечерний - на карикатуру, оскорбляющую всякие религиозные чувства.
Приступая к созданию портрета, ты каждый раз неизбежно вступаешь в неравный поединок со временем. Любой портрет будет неточным. Чем больше подробностей будет на этом портрете - тем более неправдоподобным он покажется очевидцам.
Лев Толстой на классическом портрете Репина - вовсе не тот человек, который талантливо писал "Севастопольские рассказы", "Крейцерову сонату" или "Войну и мир"! Поэт Некрасов с длинной бородой - это предсмертный портрет больного дедушки, а не того молодого и азартного, черноглазого и полного надежд человека, которому он сам себе в виде бородатого дедушки и в страшном сне не мог присниться.
Как тут быть?
Художник Гершбург пишет портреты, каждый раз создавая внутренний сценарий.
Сначала он изучает человека, всматривается и вдумывается в него. Затем он отделяет внешность человека от его сущности и работает с «двойником», с «актером», похожим на прототип и способным сыграть написанный для него драматический фрагмент. Вот и всё. А дальше – дело техники.

(Портрет Виктора Воеводина)

Фокус картины в том, что источник света, освещающий персонажа спереди, находится сзади. Это противоречие. Но это противоречие, организующее картину. То есть, картина – о человеке, суть которого, наверное, - во внутренней противоречивости.
Наверное, этому человеку нелегко иметь такой характер, такую судьбу. И жест его, когда он как будто бы хочет распахнуть пальто (или душу) – и не распахивает, подчеркивается тем, на что многие не обращают внимания: фоном.
Две черные створки за спиной В.В. распахнулись – и меж ними прорвался свет!
Но ничего подобного не появилось у персонажа изнутри, из черного пальто, никакого внутреннего света.
Оттого человек и страдает. Оттого и зловещ персонаж. Сам себе он несет угрозу, и сам себя, наверное, боится. Больше-то никого на картине нет.
Разодрал бы грудную клетку, как Данко, вырвал сердце – а для кого? Да никто и не страдает в ближайшем окружении от недостатка света. Куда зашёл-то, персонаж? Ау!

Художник Гершбург – не только сценарист, но и режиссер своих игровых картин. Сами видите, как он организовал сценическое пространство предыдущей картины.
А еще он мастер света и декоратор. А это уже творческий состав небольшого театра-антрепризы, куда актеров он приглашает сам.

(В автобусе)

В нездешнем автобусе, на заднем сиденье – немолодой невзрачный человек в черном костюме хасида. Таких, наверное, тысячи в любом городе Израиля.
Черный хасид ни с кем не общается. Он погружен в себя. И именно этим он вступает в контраст, а значит в диалог с окружающими людьми.
В отличие от другого черного человека – В.В. с предыдущей картины, - персонаж не один. Черный старик оттеснен на задний план яркими, цветными и многочисленными фигурками девушек. Конечно, они ярче, и им веселее. Но лицо, но глаза имеет только он. Он в тоске, он, может быть, зануда, но он – человек с содержанием. А они – безликие.
Поэтому смысловой центр картины и центр зрительского внимания – на объекте второго плана, а не первого. Тоже фокус, вполне театральный прием.

(Автопортрет)

Художник с красным глазом. Это уже прямой вызов бомонду. Это вам не отрезанное ухо и не Саския на коленях. Красный глаз – как красный фонарь. Тревожит. Привлекает зевак. Так и хочется в очередной раз сурово спросить: что хотел сказать художник своим красным глазом?
Ну, продуло глаз. Покраснел. Больно, наверное, смотреть. Мы разве не понимаем? Но ты кто? Ты художник! Значит, смотри в будущее! Проморгается!
А он виновато моргает: «Видите, смотрю красным глазом. Больно на вас смотреть. Страдаю, а терплю».
А второй-то глаз, на всякий случай, прикрыл рукой. Он, может, и не красный, нормальный здоровый глаз. Но пусть думают, что глаз у Гершбурга – красный в принципе, нездоровый как бы глаз. С больного что взять? Какой с него спрос? Он и видит всё искаженно.
Но вы посмотрите, как сыграно! Ведь это же с натуры писано.
Очень артистичный, между прочим, жест. Достоверный, выразительный и даже какой-то заразительный. Автопортрет с подвохом. И не понятно, в чем подвох.
Ох, непростой человек художник, хоть и под простака косит одним глазом!

(В театре)

Здесь та же смысловая конструкция, что и в картине «Автобус», только полюса поменялась. Внимание привлекает отнюдь не лицо.
Картина, очевидно, служит репликой в продолжении какого-то спора о культурных приоритетах и ценностях, о том, какой театр нам нужен.
Яйцелицые зрители в восхищении. Но эти персонажи условны, не портретны, неузнаваемы. Безликие лица.
Не потому ли они таковы, что и у героини нет головы? И уровень общения не предусматривает наличия личности. Комедия положений.

(Врачи)

Герой картины – маленький человек. Маленький, старенький, больной человек. Нелегка участь маленького старенького больного человека. Даже если у него за спиной стеной стоят большие, надежные, уверенные в себе люди, все большие профессионалы и т.д. Они, может быть, большие светила, крупные фигуры в медицине и общественной жизни. Но они все – здоровые, толстые, как белые грибы, а он уже пожелтел. Какая ему радость от того, что они – могучие и уверенные в себе? Никакой ему радости. В этом и заключается трагедия любого маленького и, тем более, старенького человека.

(Обнаженная с яблоком)

Оригинальная трактовка сюжета то ли о запретном плоде, где Адам и Ева, то ли о прекрасной Елене, где Парис. А где, собственно, Парис? Некий вручант подарил женщине яблоко и убежал в темноту. Что ей делать с этим плодом? Ей, наверное, нужно от мужчины что-то большее, чем знак признания. Эй, ты куда?
Какой-то комплекс мужской вины читается в этой красивой картине. Черный фон снимает всякую возможность заглянуть за кулисы.
Мелодрама с роковым концом.

(Портрет Рахманинова)

Сирень тут является главной лирической составляющей. Сирень любил Сергей Рахманинов.
Он изображен полупрозрачным, точнее, он изображен красками, из которых состоит цвет сирени, если отнять от него красный. А красный цвет отдан роялю – инструменту, которому Рахманинов отдал жизнь.
Но фактура рояля - не деревянная и полированная, а почему-то изображена, как ткань.
Возможно, инструмент нарисован на тяжелой портьерной ткани, как очаг в каморке у папы Карло.
И желтый ангел (свидетель русского Серебряного века) скользит пальцами не по крышке рояля, а по ткани, по декорации. Занавес опущен. Серебряный век кончился. Сирень продолжается...
Рахманинов склонился, как сирень…
В этом положении он выглядит гораздо более живым, чем тот, которого можно было бы представить за занавесом. Но он как будто вышел из-за занавеса, как ни в чем не бывало уселся на стул, услышал или увидел что-то интересное, подался вперед – и опомнился: двигаться-то нельзя!
По-моему, этот оживший Рахманинов даже как-то, образно говоря, облокотился на свой рояль и хочет просто пообщаться с кем-то из нас, кто находится с этой стороны занавеса. С кем-то, кто тоже любит простую сирень. Ему бы просто поговорить… Уж Бог с ней, с музыкой.
Увы, уже не получится. Музыка осталась, сирень осталась, а Рахманинова не вернуть. Но от этого еще более грустно. Потому что страна истратила лучших людей не лучшим образом…


Справка.
Гершбург Израил Матвеевич, скульптор, работает в области живописи
Родился в 1933 году в городе Уфе. С 1940 г. проживал в Ташкенте. В 1951 г. закончил отделение скульптуры Ташкентского Республиканского художественного училища им. Бенькова, Узбекистан, СССР. В 1951 г. закончил факультет скульптуры Государственного художественного института Литовской ССР в Вильнюсе, Литва, СССР. В 1960 г приехал на работу в Калининград. Член Союза художников СССР с 1970 г., Союза художников России – с 1992 г. В 1992 . уехал в г.Бат-Ям, Израиль. В1996 г. вернулся в Калининград.
(из каталога «Профессионалы», Калининградской организации Союза художников России)