Главная Спектакли Зову я смерть...
Зову я смерть...

Первоапрельская программа Литературного театра в жанре политического кабаре.

Постановка Альберта Михайлова

Часть 1. Автор и название.

В этом сезоне режиссер Михайлов решил нанести удар по стереотипам, назвав традиционную Первоапрельскую программу довольно неожиданно: «Зову я смерть…»
Но зрители не испугались и пришли. На всех четырех спектаклях был аншлаг (нем. Anschlag – объявление в театре о том, что все билеты проданы).
Одни дружно сказали «Не верю!» и пришли, чтобы смеяться даже там, где режиссером не предусмотрено, другие кинулись читать первоисточник (William Shakespeare) и пришли, чтобы найти философский смысл даже там, где его никто не терял.
Михайлов как опытный педагог и умелый режиссер, конечно же, специально спровоцировал слегка агрессивный настрой публики. Ведь для того, чтобы явиться на спектакль с таким многообещающим названием, необходимо определенное мужество и активная гражданская позиция. Это вам не «Аншлаг» (популярная телепередача, сумевшая вызвать у телевизионной интеллигенции стойкое отвращение к самому понятию «юмор»).
Осмысленный смех надо выстрадать. И быть готовым ко всему.
Зрители Литературного театра в очередной раз оказались на высоте, доказав, что они не зря верят в свой театр и хорошо разбираются в разных видах юмора.
Вот, например, выходит на сцену парадно одетый Шекспир в парике Юрия Дюндика и прямо при нас сочиняет, пишет и читает свой обличительный сонет: «Всё мерзостно, что вижу я вокруг…» Это юмор или сатира? Или гражданская лирика?
Зритель сдержанно молчит, выжидая, что будет дальше. А Шекспир как пришелец, так и ушелец в своё начало 17-го века, не забыв уронить на сцену нетленный текст, который немедленно был поднят случайно оказавшимся рядом бомжеватым интеллигентом (Леонид Зинин). Истинный сын конца ХХ века, он тут же, с листа лихо перевел сонет на современный жаргон (автор стихов - Сергей Шабуцкий ). Получилось не хуже в смысле обличения (все пороки и добродетели, как выяснилось, через 400 лет остались на прежних позициях!), а  вот концовка получилась куда более оптимистичной: «Другой бы сдох к пятнадцати годам, А я вам пережить меня не дам!»
Тут зритель наконец облегченно хохотнул: с жизнелюбием в Литтеатре, как и прежде, всё в порядке. Не дождётесь!
Стало понятно, что сюжеты номеров политического кабаре будут построены на сатирической перекличке времён, а при таком жанровом построении и сама смерть станет, глядишь, карикатурным персонажем. Понятно! Видели мы и «750-й километр», и «На дне (рождения театра)», и др.
Вот и символ бессмертия, Ленин (Виктор Воеводин) бодренько вылетел на сцену – только что из мэрии, где получил постоянную прописку и новое место жительства у кинотеатра «Октябрь». Жизнь-то налаживается! О смерти и думать некогда.       
Слегка напугав зрителя названием, режиссер Михайлов дал ему слегка расслабиться в таких слегка цинично отрицающих страх смерти комических номерах, как «Человек с метлой» и «Платная медицина».
Вот она – классика жанра: реприза – смех, реприза – смех, и актер купается в аплодисментах.
Обличать социальные пороки всерьез, как Шекспир, здесь никто не собирается! Напротив, мы со своими пороками как-то даже сроднились, они нам забавны, смешны, а поэтому милы даже более, чем добродетели,- вот о чем убедительно говорят нам персонажи по-настоящему смешных интермедий. Смешно же, когда больной в целях экономии денег сам себе зашивает брюшную полость, а Владимир Ильич предлагает себя в качестве приманки для модных нынче «Танцев со звездами». Очень симпатичны сотрудники ГИБДД, виртуозно и артистично собирающие взятки под музыкальную «Шутку» Баха. А палачи, сетующие на жизнь (Александр Смирнов и Евгений Полин), нам гораздо более близки, чем шуты, для которых шутовство – всего лишь служба.
Да, человеческий фактор в любой профессии является у нас определяющим! Ведь можно и голову отрубить с улыбкой, а можно и смешить людей со звериным оскалом, без души…
Тут зрителя как бы начинают заманивать в ловушку, показывая самые настоящие пороки в обличии добродетелей и наоборот: сразу и не поймешь, чему и кому симпатизируешь. Обаятельному молодому автоугонщику (Захар Смирнов) или зловредной бабуле (Людмила Юдина), которая всюду лезет под колёса?
В спектакле появляется внутренняя логика. Это, если угодно, шекспировская логика, и логика Возрождения, и логика сегодняшнего Литературного театра.
Обличение пороков, наверное, не может быть целью для настоящего художника. Оно может служить только прелюдией к выражению подлинных чувств: любви, сострадания, жалости. Потому что при ближайшем рассмотрении оказывается, что маску социального порока носит конкретный живой человек, со своими проблемами, слабостями и отдельными достоинствами. А человека надо любить или, как минимум, жалеть.
Напомним, что главной темой сонета (такова традиция жанра) является любовь. Всё остальное – прелюдия.
Спектакль А.Михайлова в полной мере соответствует и теме, и форме, и духу сонета.
В нем рифмуются (параллельно и перекрестно) отдельные темы, сюжетные линии, рифмуются персонажи, рифмуются мизансцены.
Потому он и назван не как-нибудь обтекаемо – «по мотивам 66-го сонета…»,- а конкретно, как сам Сонет.
Вот и все, что касается названия.
А для того, чтобы понять, о чем же сам спектакль, надо его посмотреть.

Часть 2. Актеры и роли.

Почему-то кажется, что этот спектакль сочинялся, как стихотворение.
Актеры, исполняющие по нескольку ролей, представляли собой рифмующиеся созвучия.
Рифма – это остроумная емкая форма, позволяющая показать сходство и различие одновременно.
До того, как рифма стала принадлежностью высокой поэтической формы, она была признаком непристойного народного юмора (поэтому в частушках рифма есть, а в лирических народных песнях ее нет).
Появление актера Евгения Полина в роли хирурга и палача, генерала и шута, стража порядка и опереточного персонажа уже очень многое рифмует и говорит об общей подоплеке отдельных явлений нашей жизни.
Юрий Дюндик – Шекспир – персонаж кабаре – ведущий телешоу – служитель золотого тельца – суть разные ипостаси представителя разговорного жанра, своего рода конферансье, обслуживающего любые политические элиты.
Леонид Зинин – это беззащитный и безобидный интеллигент с говорящей фамилией Несчастливцев, которого доили и будут доить при любой власти, на котором ездили и будут ездить и бесплатно, и за сто пятьдесят…
Есть персонажи почти неизменные, а есть персонажи, за развитием которых следить и интересно, и поучительно.  
Ленин на броневичке, удивительно напоминающем мусорный бак, прибывший на открытие собственного памятника, возмущается отменой льготного проезда (для всех) и гордится наличием блата в мэрии (для себя лично). Он, конечно, униженный ветеран и вечно живой пенсионер, но он же и представитель номенклатуры, хоть сейчас готовый занять место и на постаменте, и на трибуне, а то и у пулемета. Актер Виктор Воеводин наделяет персонаж специфическим остреньким взглядом, который безошибочно ловит все нюансы общественных настроений и контролирует зал. Есть симпатия публики – воспользуемся симпатией. Есть антипатия – сыграем под дурачка, и вызовем-таки симпатию!
Не случайно именно Воеводин далее выходит в образе ветерана с медалями – и это уже не комический, а трагический образ. Но он же далее предстает в образе аполитичного любителя водки, которому в принципе все равно, за какую партию пить, - и это во многом объясняет причины положения, в которое попал ветеран…
Воеводин в опереточной черной маске, скрывающей подлинное лицо персонажа, затеявшего непонятную политическую комбинацию с игровыми автоматами, и Воеводин – бомж, «разоблаченный» с помощью журнала «Форбс», - суть одно и то же явление нашей сегодняшней жизни. Это человек неопределенного рода занятий, темный, маскирующийся персонаж, скрывающий и свои доходы, и свои намерения, и свои политические взгляды. Опасный человек. Воеводин сыграл в спектакле отдельный спектакль, за что ему – отдельный постамент.
Если всем актерам, талантливо и ярко сыгравшим в спектакле, выдавать по постаменту, получится целый парк скульптур. Тут и Ольга Корнейчук, и Андрей Казаков, и опять Андрей Казаков, и снова Андрей Казаков, и Александр Смирнов, и Захар Смирнов, и Ольга Смирнова, и Ольга Бодня, и Ольга Махотка, и Римма Павлова (которая из любой маленькой роли сделает шедевр), и Евгений Каган, и Геннадий Филиппович, и талантливая молодежь… А Нина Макарова!
Но пора нам умолкнуть. Потому что в спектакле есть еще один персонаж – коллективное «я», с которым не может сравниться ни один отдельно взятый актер. Речь идет о массовых танцевальных номерах.
Эти номера – визитная карточка Литературного. Более точно было бы их назвать пластическими номерами в жанре «зримой песни» с элементами танца, балета, спорта, пантомимы, театра теней, театра марионеток и так далее.
Несколько таких номеров определяют тему и идею спектакля.  

Часть 3. Тема и идея.

Смех, как известно, амбивалентен (термин Михаила Бахтина). Смеющегося он как бы освобождает и возвышает, а осмеиваемого унижает.
Ежедневное зрелище непрерывно смеющихся людей (в телепрограммах) уже начинает пугать. Не идиотов ли мы видим перед собой?
Выходит на сцену записной юморист, несет ахинею – и народ с готовностью смеется. Шутки становятся все агрессивнее, все безжалостнее – народ с готовностью смеется и просит еще. Смеются с особенным удовольствием над беззащитными персонажами, над больными, наивными, старыми и малыми. Повальный смех становится опасен для общества.
Вот почему Михайлов не стал приглашать публику посмеяться 1 апреля, а позвал – вы уже знаете куда…
Вот почему неожиданная в развлекательном спектакле музыкальная тема из 7-й Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича,  тема марширующих фашистских полчищ вдруг мощно начинает звучать в номере «Игровые автоматы».
Тема игровых автоматов становится сегодня очень серьезной. Это тема тотальной обработки человеческого сознания.
Ведь соблазнить людей можно чем угодно. Подойдут и идеи социального равенства (коммунизм), и идеи обогащения (капитализм). Опасно, когда люди становятся автоматами.  Опасно, когда они не понимают и не хотят понимать, кто и куда их ведет.
Так шутовство оборачивается социальной трагедией, а беззаботное порхание по жизни может привести к расстрелу…
Да, и расстрел стал одной из тем спектакля в одном из лучших музыкально-пластических номеров программы – «Лейтенант Шмидт», в котором прозвучала щемящая песня московского барда Михаила Щербакова (постановщик номера – Ольга Смирнова). Взбунтовавшийся против несправедливости на флоте царский лейтенант Петр Шмидт был расстрелян по приговору суда в 1906 году. Он умер. Но душа его, как белая бабочка, вдруг вылетела из тела – и произошло чудо. Герой ожил, и снова стал молод, красив и влюблен, и снова ему явился образ свободы в виде почти лермонтовской мятежной яхты в открытом море… Но, по замыслу постановщика, на дворе уже был год 1921 – год расстрела Николая Гумилева и многих-многих других безупречных офицеров и благородных людей. И его снова расстреляли. Иначе и быть не могло.
Идея хрупкости человеческой жизни, трогательной уязвимости отдельного человека рядом с отрядом людей в униформе перелетела из этого номера  в другой, над которым тоже работала Ольга Смирнова: «Аргонавты».
О, как восхитительно непредсказуемо и возвышенно ведут себя люди в смешных кепках – изгоняемые милицией с базара жители Кавказа!
Мы ожидаем возмущения, бунта, а они, эти дети гор, легко и безропотно соглашаются уехать обратно в Колхиду, - и вдруг, как бабочка-Шмидт, сбрасывают с себя видимую прозодежду – и оказываются в ярких туниках! Светлая фантазия режиссера превратила их в мифических аргонавтов, плывущих в Колхиду за Золотым руном на легендарном паруснике «Арго».
«Аргоооо…» О, как прекрасно и невозможно спасающее их (и нас) далекое-далекое прошлое! – и оттого наворачиваются слезы, и светлеет душа. У древних греков это называлось катарсисом.
В Литературном театре не бывает просто танцев, просто движения, радующего глаз. Так и в сонете не бывает просто слова и просто строки. Каждая строка здесь содержит рифму – внешнюю и внутреннюю связь с другой строкой.
Хулиганский и озорной танец по песне Гарика Сукачева «Моя бабушка курит трубку» (автор – Нина Макарова) - тоже внутри драматичен, как «Лейтенант Шмидт». То, как бабушка отчаянно бросает вызов своему возрасту, тоже является бунтом, исход которого, увы, предрешен .
Танцевальный номер «Сексуальная революция» - тоже история о молодежном бунте, но рассказанная хореографом Юлией Дюндик иронично и мудро. Мораль здесь очевидна: дети слишком заигрались в любовь и забыли о взрослых, которые тоже кое-что могут…

Спектакль-сонет, где переплетаются строки, спорят друг с другом строфы, и передразнивают друг друга рифмы, начавшись с обвинения, с отрицания, с черной прозы жизни, заканчивается внешне нелогичным, но поэтически оправданным утверждением. Но утверждением чего?
Заключительный танец «Love story” – красивая и печальная метафора вечной любви и вечной вины мужчин и женщин друг перед другом.
Ну кто виноват, что в жизни не все совпадает? Мужчина протянул руку – а женщина отвернулась. Когда она поняла и оценила его жест – уже обиделся и отвернулся он. И так всю жизнь.
Не будет гламурного хэппи-энда. А будет любовь, которая и есть страдание и терпение, примирение и прощение, непонимание и обида, и счастье оттого, что ты всю полноту жизни понимаешь и ощущаешь.
«Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть, милый друг!»
(Заметьте, что в конце не вопросительный знак, а восклицательный.)

Владимир Сухов